Проблем у нас, конечно, масса,
Вы креативней, вы крутей,
Вы запретили наше мясо,
Не отдаете нам детей,
Но продолжаться так не может!
Мы все наморщили чело,
Мы все напуганы, как ежик
При виде знаете чего,
...
( переписка Коха с Шендеровичем )
но не ведаю, кто безупречен.
Все двусмысленны, всех развезло:
разве только Сурков или Сечин —
безупречное, чистое зло.
Ведь потом, с нарастанием фальши,
с продолжением дрожи в верхах, —
деградация двинется дальше,
и настанет такое, что ах.
По сравнению с обликом новым
(не спасут валерьяна и бром!)
будут выглядеть Сечин с Сурковым
абсолютным, бесспорным добром.
И в кровавой дымящейся каше,
возвратившей страну в мезозой,
мы припомним движение «Наши»
с ностальгической пьяной слезой.
И народ бы пил как искони,
слезы счастья с водкою мешая.
А за волей ездили б они
хоть в Руанду. Африка большая.
Не могу не отметить одного странного совпадения. Я уже всем — и себе — надоел с цикличностью русской истории, но в 1911 году Александр Блок задумал пьесу «Роза и крест». Правда, она была хорошая, но не в этом дело. Тогда все тоже всё понимали, вот в чем суть. Правда, на 1918 год не планировался чемпионат мира по футболу. Только на этот чемпионат, понимаете, вся и надежда.
Кстати да, про послание - почти дословно с моей оценкой совпало.А приглядись всерьез — сплошное порно.
Конечно, есть какие-то условия, чтоб сделалось не так, а как в Московии…
Но так как жизнь в России все сурковее, то говорить об этом все рисковее.
С Быковым нетрудно совпадать, мы с ним ровесники, и даже есть общие знакомые. Но он умеет выразить ощущения. Поэт.
...
Ничто не делается сразу,
не сразу строилась Москва —
я часто слышал эту фразу,
но мне, ребята, сорок два!
О, эти штампы — не от них ли
мы снова влезли под ярмо,
надеясь, что, пока мы дрыхли,
тут все устроится само?
Ан нет, товарищ: много чести.
Мы, истомившись в немоте,
стоим на том же самом месте —
да только мы уже не те.
А то в газетах бы порыться —
и можно в юном кураже
решить, что мне едва за тридцать…
Но дети взрослые уже.
А впрочем, что я волком вою
перед читательской средой,
тряся похмельной головою,
еще покуда не седой?
Паситесь, мирные народы,
среди коттеджей и трущоб, —
но жил я все же в эти годы?
Любил? Еще б! Писал? Еще б!
Не слег, не скурвился, не смылся,
не спился, не попал в псари…
А смысл — какого, к черту, смысла?
Что жив — спасибо говори.
Какой тебе еще морали
и от чего она спасет?
Тут у Отечества украли
не десять лет, а все пятьсот —
в одном издании серьезном
во весь опор, на всю страну
идет дискуссия о Грозном
и прочат дыбу Лунгину!
В открытом, так сказать, режиме,
чтоб видел потрясенный свет…
Но пять веков мы все же жили!
Ей-богу, жили!
Или нет?